Памяти Александра Волкова

Если бы я тогда позвал его, выразил какие-то сомнения или просто желание поговорить, мы присели бы в какой-нибудь маленькой кофейне, но изменило бы это хоть что-то в его судьбе? У меня же осталось непреходящее чувство, что мы так и не поговорили о чем-то очень важном.

И вообще – я живу в Севастополе уже три месяца, а мы виделись всего пять или шесть раз. Много это или мало? Даже если оба очень заняты? Если, если, если…

На поминках прозвучала фраза «Он был прямодушен…» и я подумал – как точно! Если бы Саша умел кривить душой, его судьба могла сложиться по-иному, но это был бы уже не Саша Волоков, не Палыч, как все его уважительно называли. Удивительное дело – мы оба закончили одно учебное заведение – Военно-медицинскую Академию в Ленинграде, но в годы учебы не встречались. Краем уха я слышал, что есть на факультете такой известный хулиган, а он, оказывается, переписывал из академической многотиражки в блокнот мои ранние стихи.

Мы встретились уже лейтенантами, в Севастополе, в период прохождения флотской интернатуры. Поздно вечером он вошел в нашу комнату, угрюмо молвил: «Ну, здорово, поэт!..» И поставил на стол бутылку водки.

Расстались в пятом часу пополуночи, чему я был рад: разговор получился каким-то тяжелым, вязким, ни о чем. Саша открывался мне постепенно – на литературных семинарах, в поездках на конференции, в обычной жизни. Так получилось, что мы стали почти соседями и дружили семьями.

Неизменными его увлечениями были литература и спорт, впрочем, и в медицине он нашел себя – с удивительной для его могучести легкостью правил людские позвоночники. Многие безнадежные «позвоночные» хроники говорили, что после Волкова они обретали месяцы и годы нормальной жизни.

В его рассказах – угрюмых и практически безысходных, главные герои с трагической предопределенностью получали в финальной сцене «по башке».

Редакторы неоднократно советовали ему менять концовки рассказов на позитивные, и тогда их (рассказы) вполне можно печатать. Но он неизменно отвечал: «Это жизнь!..» Он так и не изменил этому принципу, разве что его «хэмингуэевская» проза со временем стала более философской, приобрела фирменный волковский «айсберговый» подтекст.

А тогда, в нашем тесном литературном кругу, Саша удостоился почетного прозвища «Великий Прозаик и Гуманист».

Его первая книга «Комната одиночества» была встречена с интересом – это был типичный ранний Волков, рассказы которого хотелось декламировать в хмельной компании и по-доброму пародировать.

Спустя годы я обнаружил, что большинство этих рассказов имеют свойство не забываться годами. Я написал ему об этом из Питера, и он ответил, что хорошая литература в его понимании есть «правдивое отображение эмоциональной ситуации».

То есть, если автор сумел трансформировать, делегировать читателю свои эмоции, да хотя бы и заразить, «чихнув» на читателя «литературным вирусом», такая литература остается в памяти навсегда. Неважно депрессивна она или позитивна, романтическая или циничная. Правдивая передача эмоций – только и всего. Спасибо, Саша, я это запомнил навсегда.

С военной службы он ушел внезапно, накануне развала СССР. Да, выпивал, да злоупотреблял малость, как и всякий одаренный человек. Но… Он был одаренным медиком-методистом, работал в летном реабилитационном центре, и пилоты тянулись к нему, как дети.

Знаю, он писал очень талантливую кандидатскую диссертацию, которая тоже могла изменить его жизнь. Об этом знало и начальство, тем не менее было принято решение на время отправить его «на перевоспитание» в удаленный авиагарнизон.

Через пару лет его обещали вернуть на прежнее место. Но, он ушел, по-волковски, громко хлопнув дверью. Ушел по сути, в никуда, тем более что следом развалилась страна и он остался выживать в лихие девяностые в Севастополе, который враз стал другим городом – жестоким, криминальным.

Медицина стала тогда его хобби, а выживал он спортом, именно в этот период воспитав, среди прочих, настоящего чемпиона мира по кикбоксингу.

Скорый разрыв со своим воспитанником Саша воспринял болезненно, тем более что вскоре этот мальчик утонул во время ночного купания в Днепре. Вскоре   вышел роман Саши «Седьмой враг» о сложных отношениях тренера и ученика, который «до дыр» зачитывался в спортивных кругах города.

В последующих книжках исподволь, между строк, зазвучала музыка. Что это было? Скорее блюз, который Саша очень любил. Он сам брал в руки гитару и пел, позднее вдумчиво или отрешенно слушал. В блюзовой музыке он разбирался великолепно, чувствовал ее кончиками нервов. Как, впрочем, и живопись. Саша мог оригинально по-своему толковать творения модернистов, импрессионистов, доносил до нас смысл примитивизма Пиросмани.

Его литературным кумиром был Сэлинджер, кончину которого он переживал так, будто был личным другом классика. Кто еще был им уважаем? Хэмингуэй, Кафка, Джойс, Фолкнер, из отечественных авторов – Виктор Астафьев, Владимир Набоков, Иван Бунин.

В 2014-м году у Саши вышла самая, на мой взгляд, удачная книга рассказов «Неотвеченный звонок». Рассказы туда вошли яркие, пронзительные, буквально ранящие в душу.

В предисловии в частности сказано: «Врач по профессии Александр Волков последовательно осваивает собственную нишу, всматривается в трагические изломы человеческих судеб на стыке двух эпох». «Это книга о женщинах… и немного о мужчинах», – напишет на титульном листе «Неотвеченного звонка» сам автор.

«Неотвеченный звонок» – одна из немногих книг, которые я привез с собой из Петербурга в Севастополь. Почему-то хотелось перечитывать ее снова и снова. Хочется и сейчас.

Чем лично мне дорога эта книга Александра Волкова? Ее герои живут и любят в Севастополе 90-х и нулевых. Читая книгу, я словно захожу в бесконечные кафе и бары с до боли знакомым интерьером, вижу сидящих за столиком героинь и героев.

Большинство героинь книги – женщины «чуть за тридцать», уже потрепанные жизнью, но еще не потерявшие веру отыскать в этом городе счастье и любовь. Они ищут, спотыкаются, набивают шишки и снова ищут.

На вопрос, там ли ищут и найдут ли, автор не отвечает, предлагая читателю домысливать самому. А для меня это мой Севастополь. В который раз перечитывая книгу я снова и снова вспоминаю собственные иллюзии и собственную жизнь. В этой же книге Саша цитирует мое стихотворение об одиночестве, за что я ему бесконечно благодарен.

В последние месяцы Саша часто ездил на кладбище и подолгу сидел у могилы любимой жены Лены. «Я жил с ангелом и не понимал этого», – горько сказал он мне в одну из последних встреч.

В какое-то время я осознал еще одну важную вещь – наш суровый Саша был не просто добрым человеком. Он был настолько добрым, что сам этого пугался, воспитывая себя в духе свирепого бойца и жесткого учителя.

Факт его ухода, потери мы не осознали до сих пор. Слишком велика была бурлящая сила его жизненной энергии, слишком горячо и бескорыстно откликался он на нужды своих пациентов и собратьев по творчеству. На поминках кто-то так и сказал: «Сейчас он войдет и спросит: а чего это вы здесь, такие грустные собрались?»

Мы до сих пор не осознали, не верим. Кажется, он уехал, но непременно к нам вернется. Мы потеряли яркого, одаренного, неординарно мыслящего человека. Хранит светлую память о нем, особенно во времена тотального личностного усреднения, наш писательский и человеческий, наш читательский долг.

Кажется, он притормозит рядом с тротуаром, по которому я иду и снова спросит: «Вова! Ты как?»

И на этот раз нам надо будет обязательно где-нибудь присесть, пусть даже на десять-пятнадцать минут. Может быть, мне удалось бы уговорить его побыть с нами еще.